В канун Рождества - Страница 124

124

Он будет невыносимо скучать по солнечным, полным воздуха комнатам, по ощущению пространства, чувству защищенности и основательности. И ему нелегко будет продать свою часть дома — даже человеку вроде Сэма Ховарда — и навеки расстаться с Усадьбой.

Наверху Элфрида все еще разговаривала. Он слышал звук ее голоса, но слов не разбирал. Время от времени она замолкала, а потом снова начинала говорить. Оскар понятия не имел, с кем это она болтает, и только надеялся, что ей не сообщат какую-нибудь дурную или тревожную новость.

Он допил свой джин с тоником. Встав, чтобы ополоснуть стакан в раковине, он вспомнил о двух коробках с бокалами, которые все еще лежали в машине, прошел в холл, открыл входную дверь и вышел на мороз.

Коробки были неудобные, и ему пришлось вносить их по очереди. Он поставил вторую коробку на кухонный стол, вернулся, чтобы закрыть входную дверь, и в этот момент услышал щелчок, какой бывает, когда положили на рычаг телефонную трубку. Оскар остановился у лестницы, глядя наверх и ожидая появления Элфриды, но ее все не было. Он окликнул ее.

Она молча спустилась вниз. Выражение ее лица было непередаваемо. Он еще никогда не видел, чтобы у нее так блестели глаза, никогда она не выглядела так молодо, так не сияла. И дело было не только в солнце, зажегшем нимб вокруг огненной шапки ее волос.

— Дорогая моя…

— Оскар!

Элфрида, стоя на ступеньку выше, потянулась к нему, обняла и прижалась щекой к его лицу.

— Со мной случилось нечто замечательное и чудесное!

— Хочешь рассказать?

— Да, но сначала лучше сесть.

Он взял ее за руку и повел обратно в кухню, и они снова сели за стол друг напротив друга.

— Звонил Джеми Эрскин-Эрл. Насчет моих маленьких часов. Ты помнишь, он сказал, что покажет их коллеге из «Бутби»? Так вот, он послал ему в Лондон факс с подробным описанием часов и несколько фотографий. И коллега, не знаю, как зовут, позвонил ему сегодня утром и сказал, что часики мои особенные. Очень редкий экземпляр. Они французские и сделаны каким-то Ж.Ф. Урье примерно в 1830 году. И официально они называются «Серебряный хронометр турбийон». Ты представляешь, все эти годы я владела серебряным турбийоном и совершенно об этом не подозревала. Потом он пожелал узнать, каким образом они очутились у меня, и Джеми рассказал, что часы достались мне в наследство от крестного отца, он был моряк, но я, конечно, понятия не имею, как они попали к нему. Так или иначе, но Джеми говорит, что часы просто сокровище и я обязательно должна хорошенько их застраховать. Поэтому я набралась храбрости и спросила: «А они ценные?» И он сказал «да». И я спросила, сколько они могут стоить, а он ответил, что на аукционе… возможно… нет, Оскар, ты догадайся!

— Не могу. Не мучай, говори.

— От семидесяти до восьмидесяти тысяч фунтов! — радостно выкрикнула Элфрида.

— Я, наверное, не расслышал. Этого быть не может.

— Нет, ты правильно расслышал, и я ничего не путаю. Джеми сказал, что его коллега считает, будто мои часы очень серьезная находка для любого коллекционера. Как тебе нравится это чудное слово «серьезная»? Что у них есть шанс попасть в «Бутби» на распродажу ценных напольных, настольных и наручных часов и морских хронометров, и что цена может даже повыситься.

— Нет слов.

— Я все время твердила себе, что залог моей безбедной старости — маленькая картина, а оказалось, что настоящей ценностью были часы. Ну разве это не здорово, что никто не стащил их с каминной полки в моем доме на Пултонс-роу?

— Это просто чудо. Ты же никогда не запирала входную дверь. Но ведь ты не думаешь продавать часы? Не надо этого делать.

— Оскар, ну ради всего святого! Разумеется, я хочу их продать. Неужели ты не понимаешь? Ведь на эти деньги мы сможем сделать из «виллы» Билликлифа очень милое и приятное местечко. Разбить зимний сад. Пристроить крыло с залом для бальных танцев…

— Послушай, Элфрида. Если ты продашь часы, это будут твои деньги, только твои.

— Оскар, послушай и ты меня. Деньги эти принадлежат нам. И мы окончим наши дни в очаровательном маленьком домике, полном солнечного света, как в Усадьбе. И если хочешь, мы тоже будем выращивать картошку и лук-порей, а нашей соседкой будет Роза Миллер. Рядом — парк и шикарная гостиница, бывший особняк твоей бабушки. Ну разве можно желать большего? Ведь это замечательно. Разве тебя не волнует такая чудесная, потрясающая перспектива?

— Разумеется, волнует, но, дорогая моя девочка, мы должны быть практичны и разумны.

— Не желаю быть практичной! Ненавижу разум! Мне хочется выскочить на улицу и танцевать. И всем прокричать с крыши, как нам повезло.

Оскар обдумал ее слова, как будто и впрямь она собиралась так поступить, и твердо сказал:

— Нет.

— Нет?

— Пока нет. Мне не хотелось бы никому ничего рассказывать, пока я не поговорю с Сэмом. Он должен знать, что мы собираемся продать половину дома. Он не ожидает этого и считает, что на его предложение купить нашу часть мы ответим отказом. То, что ему не надо будет искать другое жилье, будет для него большим облегчением. У него и так сейчас полно забот. Но мы должны ввести его в курс дела до того, как он уедет, а то мы его уже не увидим. И кроме того, ему ведь тоже надо время, чтобы все обдумать и, может быть, собрать деньги. Мы же не знаем, как у него обстоят дела. Но, конечно, мы ему первому предложим купить нашу половину.

— Да, ты совершенно прав. А когда ты ему скажешь?

— Сегодня вечером я приглашу его в паб.

— А другим? Кэрри и Люси?

— После нашего разговора с Сэмом.

124